Помним

Редкий перелесок, сырая - низина. Копнешь на два штыка — вода выступает. Грязь такая, что ног не вытянешь. Впереди тускло сереет река, на пригорке— полуразрушенный поселок. Плацдарм, что и говорить, незавидный. Батарея семидесятишестимиллиметровых орудий, на которой служил старшина Николай Бородин, час назад отбила яростную атаку вражеских танков. На поляне, дымясь, догорают два «фердинанда».

Полковой почтальон бросил в ровик сумку.

— Принимай письма, ребята!

Почтальон знал, у артиллеристов такой закон — вслух читать письма всему расчету. На этот раз желан­ные треугольнички из дому разворачивали, присев в окопе, где было чуть ли не по колено воды.

Не первый месяц они воюют — веселый, добродуш­ный украинец Литвин, скупой на слова, исполнительный и суровый осетин Шароев и он — старшина Николай Бородин.

— Коля, що зажался, як девка на смотринах, читай! — потребовал Литвин.

Николай Яковлевич присел на ящик со снарядами, помедлил немного, кашлянул, обернулся к товарищам. Ушел он на фронт с Новолипецкого металлургического, оставив дома семерых детей — четырех сыновей и трех дочек. Как они там? Помедлив, будто не решаясь выно­сить на суд друзей семейные, одному ему понятные и милые пустяки, пересилил себя.

Перечислив поклоны и приветы многочисленной род­ни, Анастасия Ивановна продолжала:

«От Колюшки и Ани весточки идут с фронта. Воюют. Васятка техникум заканчивает, а младшенькие дома, на руках. Пиши чаще, дорогой Колюша. Спасибо за весе­лые письма: «Жив и буду жить...»

Старшина замолчал. Аккуратно сложил письмецо и спрятал в карман гимнастерки. Прикрыл глаза, заду­мался. И потекли воспоминания. Деревянный город на берегу полузаросшей зеленью реки Воронеж. Сосновый бор. Как это они тогда умудрились с Настей заблудить­ся? Смех и слезы. Орехи, грибы порастеряли, еле ноги дотащили до дому. Он сел на лавку и вдруг рассмеялся. «Ты чего?» — удивилась Настя. — «Просто так».

Как все было легко и просто. Настя рядом, дружки. Работа по душе. Казалось, привалило счастье, и вдруг... «Жив и буду жить!» — так заканчивает он каждое свое письмо домой. А как же иначе? Не имеет права умирать отец семерых детей. Буду жить!..

На войне каждую секунду все может оборваться. Ни­колай Яковлевич просто не разрешал задумываться об этом, частенько ловил себя на мысли: солдатская жизнь— словно работа в прокатном цехе. Выкатывается из печи огненный смерч, кажется, сожжет, раздавит, ослепит. А мы его сначала в валки, поприжмем, остудим и... де­лай что хочешь. Так и на войне. Враг прет, а ты не рас­слабляйся, обожми огоньком, полей свинцовым дождем осколков, он и скиснет...

— Бородин, к бате! — Ординарец командира артпол­ка появился в конце окопчика...

В землянке, наскоро сооруженной артиллеристами, сидел полковник. Завидя старшину, встал навстречу.

— Так вот, Николай, — запросто сказал он, — за умелые твои боевые действия, за вчерашнюю дуэль с самоходкой командование решило предоставить тебе де­сятидневный отпуск.

—Спасибо! — обрадовался старшина.

— Ну, шагай, собирайся!

—Служу Советскому Союзу! — запоздало отрапорто­вал Бородин и, неловко повернувшись, вышел из зем­лянки.

Моросил мелкий дождь, сапоги разъезжались по грязи.

— Эй, старшина, лишку хватнул, что ли?

Николай Яковлевич отмахнулся. Остановился, вынул отпускной билет, прочитал, и словно надломилось в нем что-то. Обмяк, руки задрожали...

...Николай Яковлевич, так и не успев войти в дом, односложно отвечал на вопросы соседей, левой рукой прижимал к себе Настю. Завидя мальчонку и почувст­вовав, как вздрогнула жена, понял, это и есть их млад­шенький. Как вырос-то!

Отстранив Настю, шагнул к мальчишке, подхватил на руки, прижал к колючей щеке, потом высоко подбро­сил. Зазвенели медали, тихо охнул Толик. Сосед­ские бабы тайком вытирали слезы кончиками платков, шептали друг другу: «Счастливая Анастасия, дожда­лась...»

Николай Яковлевич поделал кое-что по хозяйству, сходил на опустевший завод. Не успел солдат нагостить­ся вдоволь, как и расставание подошло. Пора.

Провожали всей родней до самых Грязей. Дорога or Липецка в то время была проселочная, никудышная, ко­ки вязли по брюхо. Пришлось шагать на своих двоих. Грустные были проводы. И хотя родичи пели, плясали, гармошка наяривала «матаню», люди тайком вздыхали. Возле кромки бора Николай Яковлевич поотстал от род­ни, оглянулся на плавающий в синей солнечной дымке юрод, на заводские трубы, словно стараясь запечатлеть в памяти родные места, и тряхнув головой, быстрей за­шагал краем дороги...

1944 год. Советская Армия наступала по всему фрон­ту. Почти каждый день читал Левитан радостные сводки Информбюро. Настроение у людей было приподня­тым: дело шло к концу. А тут такое письмо.

Постороннему оно не сказало бы ничего особенного, но Анастасия Ивановна почувствовала тревогу. Муж пи­сал, что бьет захватчиков. Лишь в самом конце, где всегда значились слова «жив и буду жить», Николай Яковлевич сообщал, что часто думает о доме, сердцем чует, что не доживет до светлого дня победы.

Проводив ребят, читала и перечитывала Анастасия Ивановна письмо, искала какой-то второй, потайной смысл тревоги мужа. Строчки расплывались от слез. А если тяжело ранен?

Однажды утром, выйдя из дома, Анастасия Ивановна увидела приближающегося почтальона. Старик еще ни­чего не успел сказать, а женщина чутьем поняла — слу­чилась беда.

Мать лежала на кровати лицом вниз. Ребята ходили на цыпочках. Посредине стола — похоронка. «Ваш муж и отец, — сообщал командир части, — пал смертью героя. Он сражался, как настоящий коммунист». И еще писал командир, что старшина в бою был тяжело ра­нен и в госпитале, чувствуя неотвратимый конец, попро­сил передать семье, чтобы держались за родной завод...

Мать подняла голову:

— На кого же ты нас покинул, Колюшка! Семерых оставил сиротами! Кто за них, горемычных, порадеет! Кто их теперича накормит, напоит! — и снова упала ли­цом вниз на постель...

Василий как мог утешал мать. Старший брат на фрон­те, сестра тоже. Выходит, ему хозяйствовать. Матери помогать. Он вдумывался в смысл последних отцовских слов. «Тяжко нам, но не пропадем. И впрямь, завод по­может на ноги встать». Потом, в который уже раз, взглянул на портрет отца в траурной рамке. Василию по­казалось: отец смотрел не так сурово, как всегда, а тепло, ободряюще, словно говоря: «Правильно, сынка, держись всегда за родную землю...»

И вот уже 1971 год. Разрослась, встала на крепкие ноги рабочая династия Бородиных. И если бы случилось чудо и смог бы гвардии старшина Николай Яковлевич Бородин, погибший в Белоруссии в 1944-м, увидеть род­ной город, он просто не поверил бы своим глазам.

Заместитель секретаря парткома завода Вадим Ва­лентинович Голощапов сказал мне:

— Напишите о Бородиных. Пятнадцать человек тру­дится на заводе, двести пятнадцать лет производст­венного стажа. Словом, Бородины — сегодняшний день завода, гордость его.

Четыре брата, три сестры, жены, мужья, дети, внуки. Как заглянуть в святая святых, потаенные мысли каж­дого? А что, если попросить четырех братьев ответить на один вопрос: «Какое самое памятное событие в вашей жизни?»

И вопрос был задан…

Анатолий Баюканский.

Книга "Лицом к огню". Воронеж, 1972 год.